Родителей Филиппа — Самуила и Эсфирь Фрейденгеймов, убили нацисты. Его семнадцатилетнюю сестру угнали в Варшаву, в публичный дом для немецких солдат. Иоганна, которой присудили одеяло, жила когда-то в одном доме с Фрейденгеймами, и девочки дружили с раннего детства.

Филипп был на редкость красивый мальчик, точно сошедший со страниц старинной библии и перенесенный в двадцатое столетие отрок Давид, камнем из пращи убивающий Голиафа. Все эти годы после гибели родителей Филипп укрывался в деревне у приютивших его крестьян и только после оккупации Вюрцбурга снова объявился в городе. В тайное общество он был принят единогласно по ходатайству Петра, который свою речь по этому поводу закончил следующим патетическим восклицанием:

— Держу пари, даже Папа Римский, если ему рассказать, что пришлось пережить нашему уважаемому другу, отдал бы за него свой голос.

— So what![4] — презрительно фыркнул Уж. Он был невысокого мнения о Папе Римском. Его отец, сражавшийся в Интернациональной бригаде и погибший в боях за Университетский городок в Мадриде, незадолго до смерти писал жене, что Папа продался Франко.

Наверху, в церкви, началась служба. Гудение органа не проникало в подвал. И все же массивные — в три метра толщиной — стены фундамента вибрировали, словно звуки, разбиваясь о камень, превращались в движение. Не слыша звуков, мальчики чувствовали, как они мелкой дрожью отдаются в спине.

Сынишка причетника, ученик Варфоломей, доложил, что кофе и башмаки, предназначенные для вдовы Хонер и часовщика Крумбаха, он сегодня незаметно подбросил им в подвал; обоим адресатам вручены записки. Тяжелый ключ лежал на его худеньких ляжках. Прижав к груди грязную руку, он сказал с волнением:

— Вот, верно, обрадовались. Хотя бы одним глазочком взглянуть.

С минуту все молчали. Каждый из мальчиков, приносивших людям тайные дары, знал за собой эту невинную человеческую слабость — желание в полной мере насладиться радостями дающего. Кроткий Иоанн вздохнул и сказал, выражая общее мнение:

— Кому этого не хочется! Но такие разговоры надо бросить. Насчет этого мы должны быть твердыми, как говорится, выдержать характер. А иначе наше Тайное общество погорит. Ясно?

Последним взял слово, с трудом выпрямившись на тесной скамье, кладовщик, ученик Матфей. У него было лицо на редкость выразительной лепки; выпуклый лоб, резко очерченный нос и тонкие губы делали его похожим на мальчика в знаменитом многофигурном барельефе скульптора Тильмана Рименшнейдера, который тоже уничтожила бомба.

Он отдернул простыни, снабженные шнурами и кольцами, как настоящие занавески. На одной полке лежали стопками поношенные рубашки, носки и всякого рода одежда, вплоть до истрепанного фрака, который в былое время мог бы пригодиться разве что огородному чучелу. На другой стояли в кульках мука, манная крупа, рис и сахар; из каждого кулька торчала записка учеников Иисуса. На самом верху разместились три круга копченой колбасы, целый окорок, два пакета кофе по полкилограмма, кожаная сумка для провизии и пачка американских сигарет. Эти сокровища были взяты со склада некоего спекулянта, орудовавшего на черном рынке: Петр умудрился запереть хозяина в его собственной кухне. Пока товарищи очищали погреб, он прилепил к кухонной двери листок со словами: «Заступники справедливости».

Полку со съестными припасами, мимо которой не прошла бы равнодушно ни одна хозяйка, украшали румяные яблоки. Яблоки лежали во всех отделениях, симметрично отделяя один кулек от другого. Как раз посередине, между двумя кульками, с минуту назад желтел апельсин. Сейчас его уже там не было.

Кладовщик достал с полки все свои четыре списка. В одном значились имена недоброхотных даятелей, в другом — тех, кто еще должен был пополнить их число. Третий — список лиц, уже получивших пожертвование, он положил обратно на полку.

Хотя ученики Иисуса помогали только беднейшим из бедных, перечень тех, кто еще ничего не получил, был обширнее трех остальных, вместе взятых.

— У американского кладовщика тоже, верно, свои заботы, но я охотно поменялся бы с ним, — невесело заявил кладовщик. — С чем у нас особенно плохо, так это с обувкой. У меня на складе ни одной пары не осталось. А в списке все такой народ, что добрая половина сидит дома, когда дождик идет, — выйти не в чем.

Но и сами ученики, заседавшие в своих лохмотьях вокруг изувеченного Христа, были не в лучшем положении — босые, и ноги у всех темно-коричневые, как земля.

Пробежав список будущих деятелей, кладовщик после некоторого раздумья назвал двух человек, у которых, на его взгляд, больше обуви, чем следует.

— Лишнюю надо забрать, что будет только справедливо. Но как забрать? Это не так-то легко. Башмаки в наше время на вес золота. Их прячут, может, даже под замком держат. А потому я спрашиваю: есть желающие взяться за это дело добровольно?

И так как все руки взлетели вверх, он выбрал тех, кто больше годился для столь рискованного предприятия, — это были все тот же тихоня Иоанн, который умел так неслышно проскользнуть в комнату и притаиться, что никто его не замечал, а также мальчик, прозванный Ужом.

— О’кей, — сказал Уж, — а комбинезон вы все-таки зря не отдаете Крейцхюгелю. Он и ночью выезжает на рыбалку, иной раз вымокнет весь до нитки. А знаете, как холодно, когда зад у тебя ничем не прикрыт? И он людей тоже перевозит, ему, поди, неудобно перед ними.

На возражение ученика Иакова, что это еще не основание, Уж в ответ только засмеялся.

— Well,[5] а если у него девушка в лодке?

— Пускай не садится к нему, раз не нравится.

— Well, а они все-таки садятся. Да и дело не в девушках. Дело в нем: это у него весь зад наружу.

Но тут вмешался спокойный Петр.

— Многоуважаемый ученик Иаков получит слово и скажет нам, кто, по его мнению, более достойный кандидат и почему. И многоуважаемому ученику Андрею мы тоже еще раз дадим высказаться, прежде чем приступим к голосованию.

Уж больше не спорил. Он только повыше подтянул колени, прижался к ним щекой и стоически сказал:

— All right, all right![6]

Кладовщик опустился на свое место, чтобы как полагалось, сидя, выслушать Петра. Тот стал в угол рядом со страдальчески изогнутым торсом Христа; отсюда ему были видны сидящие полукругом ученики и вырисовывающиеся за их спинами полки. Он собирался обратиться к товарищам с увещанием, напомнить, что они должны соблюдать величайшую осторожность при посещении недоброхотных даятелей, дабы ничем не выдать тайну сообщества, как вдруг увидел, что апельсина нет на месте. С минуту он растерянно смотрел на зияющую пустоту между